Умница, подумал я. И держится очень достойно. Придется мне слегка пофантазировать.

– Сбор разрешен, а вот кража – нет. – Я сурово нахмурился. – Три дня назад кое-кто похитил редкого отечественного носителя. Особые приметы украденной птицы – серое перышко в левом крыле и прожорливость. Владелец уже написал заявление и…

– Вы всё врете! – выкрикнул мальчик. – Никакой он не редкий, обычный старый ворон, у меня его за полцены еле-еле приняли! И хозяин его не мог ничего писать! Старик умер, я сам ви…

Тут Кеша понял, что сболтнул лишнего, и на полпути прикусил язык. Да поздно: слово – не попугай, в клетку не запихнешь.

Рубеж перейден, подумал я, теперь подсластим пилюлю – в целях лучшего взаимопонимания. Кажется, пора найти заначку Алевтины Олеговны. Я выдвинул верхний ящик стола и – ага! – обнаружил коробку конфет. На ее крышке лысый толстяк, похожий на огра, и подувядшая блондинка в подвенечном платье держали золоченый щит с надписью «J & V. Шоколадная любовь». Моя Лина назвала бы и подпись, и картинку безвкусицей. Но конфеты были ничего.

Выложив коробку на стол, я раскрыл ее перед Кешей и скомандовал:

– Бери, угощайся. И давай-ка поподробнее про хозяина птицы. Мне нужен не ты, а он. Начни с адреса этого старика…

К желтому пятиэтажному дому в Романовом переулке я подошел, когда на улице было еще светло. В лучах заходящего солнца величественный особняк выглядел особенно запущенным. Похоже, лучшие его годы пришлись на эпоху, когда переулок назывался улицей Грановского, а в доме, среди прочих, квартировали сливки тогдашнего общества – человек пять генералов и три маршала: Жуков, Конев и…ский (кусок коллективной мемориальной таблички на фасаде был отколот, так что третью фамилию я не сумел прочесть целиком). В те далекие времена решетки на окнах цокольного этажа еще не проржавели, лепнина на фронтонах не отваливалась кусками, эркеры не зияли выбоинами, медальоны не растрескались, сандрики не покосились, а облицовка бельэтажа по виду не напоминала стиральную доску, угодившую под артобстрел. Да и свалка мусора в центре двора когда-то была не свалкой, а нормальным фонтаном – быть может, даже и работавшим.

Именно здесь, у бывшего фонтана, Кеша обнаружил тот самый шкаф.

«Я днем, если перед школой успеваю, нарочно прохожу мимо мусорных баков. И в нашем дворе, и в других, которые поближе, – деловито объяснял тезка. После третьей конфеты мне удалось-таки его разговорить. – Внутрь не лезу, нет, я же не бомж какой. Там и рядом с ними много чего полезного бывает… Нет, я не про носителей говорю, они-то в центре города сильно пуганые, людей шугаются, чуть что – сразу врассыпную. Я про вещи говорю. У нас в Москве возле помоек люди такие клевые штуки оставляют – я просто не понимаю, чем они думают. Взрослые, они вообще глупые иногда, хуже первоклашек. Берут и сами выкидывают почти новые клетки. Сломается пара прутьев – и все, на свалку, покупают другую, а чтобы старую починить, смекалки не хватает. Нет, тот шкаф, про который говорю, был уже хлам, вид не товарный…»

Судя по всему, мародеры, унесшие мебель из квартиры покойника, впотьмах не вписались в поворот и со всей дури разворотили бок шкафа об угол портика. Антикварная мебель превратилась в старые дрова – которые были брошены здесь же, на свалке мусора.

«Но хорошее дерево тоже вещь стоящая, я бы и сам пару дощечек оттуда взял себе в запас, – продолжал Кеша. – Подхожу ближе и слышу: тук-тук-тук! Там, знаете, такой потайной ящичек был, с дырками для воздуха, и он в нем сидел. Очень упорный, очень! Он за ночь, как дятел, такую щель продолбил, что прямо оттуда мог насекомых хватать. Вылезти целиком – нет, не получалось, а клюв уже пролезал. Я сразу понял, шкаф из квартиры того деда, которого за день до того схоронили. Там, говорят, когда “скорая” приехала, а ключей не было, дверь пришлось снимать. И поставили ее обратно так-сяк, саморезы недокручены, петли болтаются. Замок амбарный сбоку навесили, а смысл? Показуха. Я тогда смекнул: кто-то ночью заявится и что-нибудь сопрет из старья…»

Мальчик угадал, но нет худа без добра. От мародерства тоже иногда бывает польза. Если бы шкаф не сперли и не вынесли на улицу, птица из тайника сдохла бы через день-другой. А если бы Кеша не прошел мимо обломков шкафа, антик бы никогда не попал сперва к Бучко, затем к рыжему менеджеру и наконец ко мне. Одна случайность цепляется за другую, за третью – и вот я здесь.

Ясно уже, что ворон не краденый. Мне осталось проверить, не сохранилось ли каких документов на птицу. Не обязательно с печатями: я согласен на неофициальные, любые. В конце концов, носители не собаки, родословных для аукционов не требуется. Возраст удостоверен, сертификат подлинности носителя выпишет Сережа Горчаков. Но даже хиленький бэкграунд может повлиять на весомость лота. Раз уж старик прятал птицу, значит, догадывался о ее ценности. А вдруг в квартире остались какие-нибудь записи, заметки и прочие бумажки с упоминаниями о вороне? Все то, что не нужно мебельным мародерам и вообще никому. Кроме меня.

«Он смешной, я бы его себе забрал, но у нас с мамой твердый уговор, – рассказывал мне юный Кеша. – Никаких птиц дома. Нет, она не против моего бизнеса, это вам не Алевтина, мама понимает – деньги человеку необходимы. Но у нее нереально жуткая аллергия на помет. Я поэтому школьную форму сам стираю, с шампунем, не хочу ей проблем. Чуть что – у нее глаза на мокром месте и сопли текут. А отец, как дурак, музыку домой таскал, то попугаев с хард-роком, то кенаров с кантри. От них он особенно тащился, а кенары знаете как гадят! Мелкие, а такие засранцы! Мама плачет, он на нее орет, что это она все назло ему и что сына, то есть меня, против него настраивает… Ну и ушел он от нас, короче, когда я всех птиц его собрал и в скупку отнес… То есть кенаров в скупку, а попугаев – к Наждачному в штаб, бесплатно, для перезаписи. Андрею Антоновичу всегда ведь хорошие носители нужны…»

Задумавшись, я перестал следить за окном на первом этаже и чуть не пропустил момент, когда консьержка, оставив пост, пошлепала в сортир. Дверь за ней громко стукнула, задвижка щелкнула. Теперь я могу незаметно войти в подъезд – пожалуйста, путь свободен. Не охрана, а недоразумение. Думаю, позапрошлой ночью эту бабку просто заперли снаружи, когда она уединилась по великой нужде. А может, она проспала на своем дежурстве все самое интересное.

Номера квартиры юный Кеша не запомнил, но я обошелся и так. На площадке третьего этажа только одна из дверей была опечатана. И только эту дверь оберегал теперь от грядущих посягательств навесной замок – самый большой из тех, которые мне когда-либо встречались. Однако он царствовал, но не правил: скобы, на которых замок висел, и вправду оказались чистой фикцией. Я мог даже не беспокоить хлипкие дверные петли. Легкий пинок, виноватое звяканье, скрип обиженного дерева – и я внутри.

На меня сразу навалилась душная темнота. Она пахла пылью и была вязкой, словно переваренный кисель. Ага, все ясно. Если на улице вечер, а в квартире полночь, значит, шторы совсем не пропускают света. Плохо, что идти придется наобум и в любую секунду я могу врезаться с грохотом в какой-нибудь предмет обстановки. Зато потом, когда я включу свет, с улицы никто ничего не увидит.